— [одной из составляющих] стратегии всего-для-всех» [13]. Стремление «Митьков» заново интегрировать советские идеологические артефакты, в частности форму одежды и жаргон российского флота, в ритуалы повседневной жизни провидчески коррелирует с явлением, которое Маша Гессен назвала в 2015 году путинским «тоталитаризмом в стиле ретро» [14].
Поразительный эклектизм «митьковских» источников (жития православных святых, живопись Поля Сезанна, мелодраматические советские детективные фильмы, например «Место встречи изменить нельзя», неореалистический кинематограф Лукино Висконти) — пример использования постмодернизма в качестве инструмента радикальной демифологизации, которая позволяет увидеть современность без прикрас. Для описания этой «митьковской» стратегии, состоящей в развеивании культурных иллюзий путем обрушения на аудиторию целой лавины идеологических «шибболетов», я предлагаю термин «постмодернистский реализм». А для описания радикального остранения — ключевой составляющей пересмотра и переосмысления «Митьками» традиционных представлений о национальном характере — можно применить понятие «расщепления „я“», разработанное критиком Лео Берсани и психоаналитиком Адамом Филлипсом в книге «Интимность» (2008) [15]. Доводя те или иные режимы клишированного мышления, речи и ви2дения до предельной концентрации, «Митьки» стремятся избавить личность от ложного сознания, помочь ей занять позицию более аутентичного восприятия и документирования настоящего, более искреннего отклика на современность. В центре «митьковского» постмодернистского реализма находится идея расширения политической активности путем переоценки физического взаимодействия акторов, в которых мы превращаемся при вступлении в область публичного. Речь идет и об эстетическом сценарии, помогающем людям прочувствовать физические аспекты существования наперекор идеализированным представлениям о принадлежности к коллективу, и о призыве заново оценить материальную природу жизни и собственную телесность.
В коллективном творчестве «Митьков» (под которым я подразумеваю всю совокупность их произведений, а также изображения и тексты, где отразились общие принципы движения) содержится попытка выйти за пределы застывших предубеждений и предрассудков при помощи «мозаичной», по выражению искусствоведа Любови Гуревич, эстетики, характерной для ленинградского авангарда. Эта эстетика, считает Гуревич, определяется концепцией динамичного «освобождения от своего бытового „я“» в результате попыток «пересотворить себя» [16]. Особенно важным для ленинградского андеграунда было разыгрывание различных ролей, театрализация повседневной жизни; ярчайшим примером служит творчество художника и скульптора Михаила Шемякина и фотографа Бориса Смелова. Тот факт, что последний приходился отчимом Дмитрию Шагину, лишь указывает на преемственность и богатство культурной продукции андеграунда 1970–1980-х годов [17]. На смеловском снимке 1979 года, отпечатанном на бромосеребряной бумаге, молодой Шагин и его невеста Татьяна, подняв бокалы с шампанским, смотрят в камеру вполоборота, с лукавым выражением; Дмитрий держит перед собой чайник, демонстрируя его зрителю странно многозначительным жестом, а на коленях у Татьяны, одетой в обшитое узорчатой тесьмой свадебное платье, стоит миска яблок [18]. Сидящие выступают в равной мере «составляющими» натюрморта (излюбленный жанр Шемякина и Смелова) и самостоятельными акторами. Для творчества «Митьков» вообще и мультимедийной продукции Ольги и Александра Флоренских в частности характерна предметная избыточность, напоминающая о гоголевской эстетике, которую Андрей Синявский описывал так: «Декорация представляет собою как бы множество поочередно выдвигающихся ящичков, набитых жизненным сором и снабженных в свой черед всевозможными перегородками, полочками и тайничками» [19]. Тяготение ленинградского андеграунда к многогранной перформативности — к свободному взаимодействию людей и арт-объектов — тоже сказалось на становлении и развитии «митьковского» коллективного кинестетического проекта.
Какова политическая позиция «Митьков» в несвободных условиях путинской России? Сознательно сочетая воинствующий патриотизм с интересом к преступному миру и советскому диссидентству, «Митьки» создали тщательно отполированное зеркало, где в более ясном свете предстает, преломляясь, российская конвенциональная журналистика (особенно принимая во внимание правительственный контроль над медиа). В 2008 году Шинкарев, воспользовавшись площадкой российских медиа, объявил, что пишет книгу под названием «Конец митьков», повествующую об исчерпании богемных, аполитичных принципов группы. Это был чрезвычайно необычный шаг — анонсировать выход новой книги, едва начав над ней работать. За время, прошедшее до публикации в ноябре 2010 года этого провокационного текста, Шагин и Шинкарев не раз спорили (преимущественно в интервью интернет-изданиям) о значении и наследии движения [20]. Утверждая, что «Митьки» стали социальным и политическим «брендом», Шинкарев указывал, помимо прочего, на открытую поддержку Шагиным, лицом группы, политики и общественных инициатив тогдашнего президента Российской Федерации Дмитрия Медведева. Одновременно объявив о своем разрыве с движением и о публикации новой книги о «Митьках» (первой с момента выхода в 1997 году последней главы «Митьков»), Шинкарев продемонстрировал проницательное понимание возможностей публичности в эпоху интернета. В ходе полемики и Шинкарев, и Шагин выстраивали публичный имидж художника как общительной знаменитости, использующей разные медийные каналы, информационные и социальные, для наведения лоска на и без того уже тщательно отделанный образ. Обнаруженный Шинкаревым и Шагиным талант к изобретательной саморекламе кажется весьма необычным для людей, выросших и сформировавшихся в Советском Союзе, а виртуозность, с которой они манипулируют общественной реакцией, затмевает аналогичные попытки современных писателей, таких как Владимир Сорокин или Захар Прилепин.
Настоящая книга представляет собой попытку понять «Митьков» как представителей перформативного по своей сути искусства в целом ряде контекстов. Она не является ни хронологическим описанием, ни историческим очерком выделения группы из пестрого мира ленинградского андеграунда. Творчество «Митьков» представляет собой критическое исследование современной культуры и вероятного наследия российской интеллигенции. Используя целую гамму неоднозначных терминов, которые можно расценивать как литературный эквивалент промежуточных тонов и нарочито неопределенных границ их «фовистских» композиций, «Митьки», разыгрывая свой живой театр демонстративной социальной неприспособленности, ставят ряд взаимосвязанных вопросов о социальной справедливости в России. Вопросы эти, в значительной степени унаследованные от русского общественного сознания XIX века, можно интерпретировать как звенья стройной причинно-следственной цепи: «Кто виноват?», «Кому на Руси жить хорошо?» и «Что делать?». Изначально движение «Митьков» основывалось на демократическом горизонтальном принципе; неудивительно, пожалуй, что оно прекращает свое существование именно тогда, когда два участника-основателя начинают притязать на явную роль лидера или рупора.
В свете всего этого становится очевидным серьезный диссидентский аспект движения, избравшего объектом своей пародии как ленинградские диссидентские кружки, так и советский послевоенный милитаристский этос. Среди прочего «Митьки» выдвигают «контрнарратив», противоположный государственному нарративу контроля и авторитарного лидерства. Несомненно, идея демократического порядка, узурпируемого одним из тех, кто призван его обеспечивать, чрезвычайно созвучна контексту современной России, которая весной 2017 года решительно вернулась в лоно автократии. Сложившийся к 1991 году сатирический миф «Митьков» о самих себе свидетельствует о ясном понимании ими механизмов ситуативного или случайного зарождения групповых идентичностей и социальных движений при произвольных и на первый взгляд неблагоприятных обстоятельствах. В 1984 году художники, путешествуя на автобусе, придумали в ходе «шутейного разговора» название «Митьки» и условную групповую идентичность, которая породила целое движение, выступившее противовесом воинствующему национализму; спустя тридцать два года иронической эмблемой протеста станет зеленка, выплеснутая в лицо оппозиционеру Алексею
